СПЛОШНОЕ БОЛОГОЕ

Человек носит мир в себе и хочет этот мир приспособить под себя, под свое понимание хода вещей, под свои вкусы и привязанности. Критик Лев Аннинский всё подминает под себя и кажется смешным и нафталинным, говоря, что сейчас нет прозы, потому что сам он читать не умеет прозу и не читает. Лев Аннинский даже не знает, что роман "Тихий Дон" написал великий русский писатель Федор Дмитриевич Крюков (1870-1920). А его слушает в телевизоре буйноволосый и глыботелый Андрей Максимов и соглашается. Сидят в телевизоре, почти уже советском, где выполото всё умное, и оставлено только разрешенное. Как говорил Осип Мандельштам в "Четвертой прозе" - все разрешенное - это мразь! Его отец Марк Максимов, помню, в 60-е годы на своем юбилее в ЦДЛ уставил весь малый зал столами с водкой и шашлыком и упоил в доску весь писательский бомонд и нашу телегруппу (я тогда работал ассистентом кинооператора в киногруппе на Шаболовке и мы снимали сюжет об авторе сценария фильма "Лично известен" про Камо - Марке Максимове для новостей). Для Льва Аннинского и Андрея Максимова привожу пример из прозы писателя Юрия Кувалдина, когда бывший алкоголик Мацера хочет сделать мир трезвым, потому что он, видите ли, завязал раз и навсегда, больше не пьет, не притрагивается к рюмке. Так и Лев Аннинский, не прочитав ни строчки из писателя Юрия Кувалдина, заявляет, что нет прозы. Проза была, есть и будет, потому что она пишется тайно и свободно, а не так, как писалась в совке в угоду Льву Аннинскому. Советского искусства нет. Есть искусство антисоветское - Осип Мандельштам, Максимилиан Волошин, Андрей Платонов, Александр Солженицын, Юрий Кувалдин, Андрей Синявский, Федор Достоевский, Гомер и Данте с Кафкой... Нет времени в литературной метафизике. Мир литературы - вечность. Жизнь Льва Аннинского - блошка. А судит о великих. Знай свой шесток советский говорунок. Но мир, как танк, может раздавить переделывателя. Повесть "Сплошное Бологое" окутывает пьяным одеялом все бесконечное пространство неуправляемой России, тогда еще СССР, от которого стали постепенно откалываться куски в виде Риги и Киева, Ташкента и Баку, Тифлиса и Эрибуни. На распад империй выделены Богом тысячелетия. Как ни укрепляй таможни и пограничные войска, не будет стран и языков разных. Язык как был один с именем Бога в каждой букве, так и будет. Люди очнуться от пьянки государственности и ужаснутся своему животному состоянию. И все человечество будет едино и будет говорить на одном языке, который превратится в вино. А вина настоящего нам больше не надо.
Вот фрагмент из "Сплошного Бологого":
"Бахус долгое время водил их по жизни неразлучно. Выпускники философского факультета МГУ - где они только ни работали! Последнее место - трест “Спецдальконструкция”. Мацера - начальник планового отдела. Зеленков - главный бухгалтер (это с философским-то Дипломом!). Весь трест - какая-то дремучая фикция в подвале с десятью комнатами. Не пили в этом тресте только тараканы. Но пришла новая женщина-директор и по одному стала выщелкивать на улицу алкоголиков. В кабинете Зеленкова она дернула дверь шкафа, из которого со звоном посыпались пустые бутылки. То же обнаружила в кабинете Мацеры, правда, не в шкафу, а в письменном столе и в сейфе. Первым вылетел Зеленков, при этом с “волчьим билетом”, потому что огрызнулся. Мацера - по собственному желанию, ибо был корректен..."
Писатель Юрий Кувалдин создает рецептуальную, знаковую картину бесконечного стремления каждого управлять каждым, делать не самого себя, а другого, оставаясь сам только заготовкой для личности. Личность столь же редкое явление во все времена и при всех формациях, как снег в Москве в июле. Личность смело выходит из повиновения традиции, правилам, выходит из социума и не мешает социуму во время краткой биологической жизни. По определению писателя Юрия Кувалдина - личностью может быть только писатель, сливающийся в едином духовном порыве со Словом, которое не отражает жизнь и не подражает ей, а создает новую, метафизическую, идеальную, бессмертную жизнь над жизнью.

Юрий Кувалдин