Богородицкая травка, "Тихий Дон" и Федор Крюков

БОГОРОДИЦКАЯ / БОГОРОДИЦЫНА ТРАВКА

Тимьян ползучий обыкновенный (Thymus serpyllum L.) – богородская трава, богородицына травка, чепчик богородишный, чабер, чебор, чебр, чербец, чабрец, чобрик, фимиамник, шебер, душевик, седник, крейдовник, тимьян и др.

Название дано по цветам, напоминающим о цвете риз (мафория) Богородицы на православных иконах.  

 «Цепкая и тягучая повитель с бледно-розовыми цветочками переплела желто-зеленый, только что начинающий белеть, ковыль; темнолиловая, высокая, с густым запахом богородицкая травка поднимала свою махровую головку из лохматого овсюка; зеленый красавец пырей с пушистой головкой и молодой чернобыль перемешались с желтым дроком, румяной червоницей и крепким, приземистым белоголовом» («Гулебщики»). – «Из сенцев пахнуло на него запахом перекисших хмелин и пряной сухменью богородицыной травки» (ТД: 1, III, 23);

При этом налицо реминисценция из рассказа Ипатьевской летописи под 1201 годом (Полное собрание русских летописей. М., 2001. Т. 2. Л. 245. Ст. 716), который к тому же отразился в стихотворении Аполлона Майкова «Емшан» (1874):

Степной травы пучок сухой,

Он и сухой благоухает!

И разом степи надо мной

Всё обаянье воскрешает…

Когда в степях, за станом стан,

Бродили орды кочевые,

Был хан Отрок и хан Сырчан,

Два брата, батыри лихие.

И раз у них шел пир горой –

Велик полон был взят из Руси!

Певец им славу пел, рекой

Лился кумыс во всем улусе.

Вдруг шум, и крик, и стук мечей,

И кровь, и смерть и нет пощады!

Всё врозь бежит, что лебедей

Ловцами спугнутое стадо.

То с русской силой Мономах

Всесокрушающий явился –

Сырчан в донских залёг мелях,

Отрок в горах кавказских скрылся!

И шли года… Гулял в степях

Лишь буйный ветер на просторе…

Но вот – скончался Мономах,

И по Руси – туга и горе.

Зовёт к себе певца Сырчан

И к брату шлёт его с наказом:

«Он там богат, он царь тех стран,

Владыка надо всем Кавказом.  

Скажи ему, чтоб бросил всё,

Что умер враг, что спали цепи,

Чтоб шёл в наследие своё,

В благоухающие степи!  

Ему ты песен наших спой, –

Когда  ж на песнь не отзовётся,

Свяжи в пучок емшан степной

И дай ему – и он вернётся».

Отрок сидит в златом шатре,

Вкруг – рой абхазянок прекрасных;

На золоте и серебре

Князей он чествует подвластных.

Введён певец. Он говорит,

Чтоб в степи шёл Отрок без страха,

Что путь на Русь кругом открыт,

Что нет уж больше Мономаха!

Отрок мочит, на братнин зов

Одной усмешкой отвечает –

И пир идёт, и хор рабов

Его, что солнце, величает.

Встает певец, и песни он

Поёт о былях половецких,

Про славу дедовских времён

И их набегов молодецких, –

Отрок угрюмый принял вид

И, на певца не глядя, знаком,

Чтоб увели его – велит

Своим послушливым кунакам.

И взял пучок травы степной

Тогда певец и подал хану, –

И смотрит хан – и, сам не свой,

Как бы почуя в сердце рану,

За грудь схватился… Всё глядит –

Он грозный хан, что ж это значит?

Он, пред которым все дрожат, –

Пучок травы целуя, плачет!

И вдруг, взмахнувши кулаком:

«Не царь я больше вам отныне! –

Милей, чем слава на чужбине!»

Наутро, чуть осел туман

И озлатились гор вершины,

В горах идёт уж караван –

Отрок с немногою дружиной.

Минуя гору за горой,

Всё ждёт он – скоро ль степь родная –

И вдаль глядит, травы степной

Пучок из рук не выпуская.

«Один из них, молодой цыгановатый красноармеец, в пути сошел с ума. Всю дорогу он пел, плясал и плакал, прижимая к сердцу пучок сорванного душистого чеборца» (ТД: 7, III, 31). Поскольку чеборец – богородицына трава, ясно, что красноармейца спасает Богородица. (В романе она в образе старухи-казачки.) И еще о цвете чебора и связанных с ним ассоциациях: «меж чубатым сиреневым чеборцом следы некованых конских копыт» (ТД: 4, IV, 52); «Мед сладко пахнул чеборцом, Троицей, луговыми цветами» (ТД: 6, II, 28). При этом трижды в ТД встречается написание чобор.

Ср. с двумя рассказами Крюкова: «тонкий, всегда напоминающий о родине запах речного чобора» («Шквал»); «Они принесли с собой, вместе с пучками степных трав, аромат далекой родины, ее землю в ладанках, ее песни и живые вести о ней. И как трепетно, и сладко, и больно забилось сердце старого поселенца...» («В родных местах»). Эта параллель в свою очередь держится не только на сюжете из Ипатьевской летописи, но и на ассоциации Богородица – ризы – праздник Покрова.

По НКРЯ до ТД только с эпититом «богородицыны» в рассказе Шолохова «Алешкино сердце», а еще раньше лишь в единственном случае: «В своей спальне, невеликой комнатке, пропахшей ладаном, богородицыной травкой и водкой, – проспиртовавшийся Петр Данилыч, по случаю холодов, перекочевал с террасы на покой сюда, – Марья Кирилловна зажгла лампадку перед богатым уставленным серебряными иконами кивотом и усердно, в больших слезах молилась богородице и апостолу Прохору – да сохранят во здравии страждущего и путешествующего» [В. Я. Шишков. Угрюм-река. Ч. 1–4 (1913–1932)].